Фарида Габдраупова и Виталий Коньшин

Светлана Шмелёва. Между небом и землёй, или Женский взгляд на метафизику. О книге стихов Фариды Габдрауповой «Слёзы Коломбины, или Орфография любви».

Светлана Шмелёва

Между небом и землёй, или Женский взгляд на метафизику

В начале нынешнего года вышел в свет новый поэтический сборник Фариды Габдрауповой “Слезы Коломбины, или Орфография любви”, открывающий новые грани творчества известной барнаульской поэтессы.

Сборник составлен из стихов разных лет, нашедших в нем яркое единство. Книга необычна жанрово – благодаря обилию разноплановых портретов Фариды, выполненных фотографом Александром Волобуевым (их немногим меньше, чем самих стихов), она представляет собой своеобразный “фотопоэзотеатр”. Это, пожалуй, является новым словом в издания поэтических произведений и делает книгу цельной не только в художественно-оформительском отношении, но в отношении создаваемого ее впечатления. Возможно, такая демонстрация – в прямом смысле! - образа автора для стихов иного, нежели у Фариды, плана смотрелась бы неестественно и даже безвкусно, но в данном случае автор идеи и продюсер издания Виталий Коньшин попал в самую точку.

Лирика Фариды почти лишена анонимности, а порою просто вызывающе эгоцентрична и эксцентрична в авторском праве на свободу самовыражения. И понимая необходимость в опосредующем звене, лирическая героиня выбирает маску Коломбины, которой и открывает фотопоэзотеатр одного актера, требующий особого искусства гибкого, динамичного перевоплощения. Выбор маски не случаен. Это образ, вобравший в себя представление Фариды о женщине – “хрупкой задорной девочке из комедии”. Коломбина улыбается, несмотря ни на какие жизненные невзгоды, а если плачет, ее слезы – полная условность, ведь они синие; под этой маской можно пережить любые испытания, потому что

У Коломбины нет ангины,
У Коломбины нет детей,
У Коломбины шарфик длинный,
У Коломбины все о`кей.

Однако театрализация поэтического пространства отнюдь не означает постмодернистского заигрывания с читателем. Маска выбрана именно потому, что Коломбине не нужно думать о компромиссах любого толка или выдавать себя за кого-то, кем она не является. Можно быть опрометчивой, глупой и смешной, но главное – искренней, открытой миру, прекрасно осознающей, что в кажущихся на первый взгляд странными словах и поступках сокрыта истинная мудрость жизни. И можно открыто интересоваться такими проявлениями человеческой натуры, которые обычный человек или прячет, боясь наткнуться на непонимание, или обсуждает это только с самыми близкими людьми, да и то долго выбирает “время и место”. Обнаруженная на книжной странице, такая реальность может несколько шокировать неискушенного читателя, но подобный эффект – эффект поверхностного восприятия. Если вчитаться, становится понятно, с какой истинной жизненной мудростью преподнесены “пикантные” ситуации читателю и как удачно найдена театральная “призма” Коломбины, на самом деле нежного и ранимого создания:

Боже мой, какие вопросы!
Я сижу, покраснела, как дура.
У Вас такая красивая линия носа,
Что боюсь я упасть со стула.

Серьезно это или нет? Театральная маска скрывает ответ, читатель остается предоставленным сам себе в разрешении этого вопроса. А Коломбина продолжает жить жизнью “горохового шута”, вновь и вновь озадачивая читателя, потому что становится то предельно серьезной, то философски строгой, то пронзительно беззащитной на жестокой арене любви - а то опять принимается паясничать.

Поэтическое пространство сборника гармонично благодаря лейтмотивной теме любви, орфографические правила которой лирическая героиня усвоила очень хорошо. Но правило, являясь непреложным, для того и существует, чтобы его нарушать, тем самым формируя парадигму исключений. Любить не по правилам сложно, но это и есть тот путь, который выбирает героиня Фариды Габдрауповой. При таком выборе важно остаться собой в любых обстоятельствах, и героиня сознательно и в каком-то смысле даже манифестационно утверждает неизменную преданность себе, своей самости как залог целости созданного ею “Я”:

Я – словарное слово, меня нужно запомнить,
А вернее – выучить наизусть.
Мною можно все парадигмы заполнить,
И спрягать, и склонять – я не изменюсь…

Любовь – единственная причина “обморочно-сладкого” горения огней жизни, даже если она неразделенная. Женщина-певица любви жаждет ее как рая – голубиного вечного счастья, в котором много сияния света неземного. Это чувство дарует человеку крылья, чтобы оторваться от земли, став свободным от суетного и бренного, и символ такой свободы – птица. Однако “птичья” ипостась лирической героини – приземленная и тяжеловесная: любовь дарует героине возможность превратиться в птицу, но птица эта – ворона, которая, как в русских сказках, обладает тайными знаниями, мудростью столетий, а согласно поверьями может и накликать беду:

Я хожу вороною кругами по твоей улице…
Каркаю, черная, ковыляю по грязи и пыли.
Ищу направленье к тебе на свою беду.
Я ногами слаба. Волоча тяжелые сильные крылья,
С неуклюжестью птичьей по земле я к тебе иду.

“Тяжелые сильные крылья” свидетельствуют о духовной силе, которая остается невостребованной и нереализованной, - это жертва, принесенная возлюбленному. Сравнение лирической героини с птицей – одно из любимых в поэзии Габдрауповой: “Иду, бескрылая, но уже птица” или “Почему я не голубь? Почему не живу на крыше?..” - в этом стихотворении мечта о птичьем воплощении как способе попадания в любовный Эдем связана с идеей “вечной” птичьей юности и невинности. Мечта о полете есть, а крылья или еще не появились, или слишком тяжелы – и героиня остается “между небом и землей”

Другая зооморфная метафора - уподобление лирической героини собаке, которое возможно благодаря верности и преданности испытываемых ею чувств:

Я любила тебя, как собака.
И такое бывает, однако.

Или:

Чтоб жизнь его была удобной
И спокойной чтоб,
Я устроюсь, как пес бездомный,
В пролежавший сырой сугроб…

Бездомный пес – символ заброшенности, бесприютности, и образ этот чрезвычайно насыщен психологически: вызывает очень острое, щемящее чувство жалости и бунт против несправедливости глупо устроенного мира. Пес доверчив, а потому обычно страдает от поругания доверия и преданности. В ситуации отчаяния он способен обернуться настоящим зверем: “Что за зверь поднимается вместе с любовной тоской!”. Образ бездомной собаки тоже связан с идеей жертвенности, четко отслеживаемой в любовной стратегии героини – стратегии добровольного смирения, самоуничтожения, умаления перед предметом своего обожания:

…Ты сказал: “Я бескрылый, и Ваша мечта не сбудется”.
Если так, то я тоже летать не буду
…
Я скручусь скулящею сукою…
…
Я малюсенькая. Я ничего не стою…
…
Я сидела б на корточках…

В этой стратегии героиня следует старой русской поэтической традиции, воспевающей бесконечную череду образов женщин-жертв, которые усмиряли чувства, отрекались от счастья, отправлялись за мужчинами в Сибирь и на край света…

Мотив самоотречения – всего лишь один из комплекса мотивов, создающих ощущение цельности сборника. Среди других структурообразующим является мотив прощания с возлюбленным (поскольку любовь часто оказывается неразделенной), а этот мотив перетекает в мотив одиночества, сопровождающийся чувством печали, утраты и боли:

Я еще раз посмотрю,
Попрощаюсь и уйду…
На прощанье улыбнусь.
Будет больно, ну и пусть.

С особой отчетливостью этот мотив заявлен в стихотворении “Мое платье в горох…”:

Я всегда весела, я - одна, я – струна,
Никому не нужна.

Порой героиня сознательно декларирует свое одиночество:

Прощайте, все!
Стекает моя роль,
Чтобы наутро с ветром возродиться…

Каков же образ возлюбленного лирической героини? Если сама она живет велениями чувства, то избранник – полная в этом смысле ей противоположность. В мужчине подчеркнуты интеллект и верность принципам, порой надуманным и нежизнеспособным. Поэтесса создает предельную антиномию: она – нездешняя, “крылатая”, похожая “на богиню”, он – “бескрылый”, “с потухшим взглядом”, “умный талантливый святоша”, “философский мальчик”, “монашек в бреду”. Герой любовной лирики Фариды любит диалектику Гегеля или учение Фрейда:

Ценитель Гегеля и диалектик,
Он был поклонником интеллекта
И мог на ошибки мои указать…

С позиций простого здравого смысла поэтесса умеет видеть абсурдность верности “мертвым” принципам, показывая их последствия в приземлено-ироничном ракурсе:

Я смотрела и плакала: боже, какая нелепость!
Он же язву желудка скоро себе наест!
…Значит, хлебом – всю жизнь неизменным хлебом –
Ни на час не снимая с сутулых лопаток крест.

Наиболее четко разделение социальных ролей мужчины и женщины афористично и с неизменной в этом случае иронией, явно принижающей значимость “мужских” занятий, представлено в стихотворении “Мужчина в космос улетел…”, построенном по принципу антитезы. Мужчина-философ, “нежный колокольчик” обычно оказывается несколько инфантильным, неспособным на настоящее чувство, живущим по рационалистическим принципам. Любовный пыл героини томится в ожидании такого его слова, жеста, взгляда, которые бы зажгли “смертельно-шутовские огни” ее глаз. Но все напрасно: герой то робок, то “осторожен”, то беспощадно хладнокровен. И коллизия разрешается разочарованием героини, выраженном в язвительном замечании:

Как похожа шапка академика
На смешную шапочку Пьеро!

Пока мужчина ведет философские дискуссии или летает в космос, женщине остается устраивать дела земные, и в этих палестинах она себе полная хозяйка:

Надену красное платье
И выйду под зимний ветер.
Я – автор этого сюжета.
Я сочиняю, что захочу.
Сама играю, сама плачу.

Женщина сродни Богу в способности созидать. Отвергнутая дискредитировавшим себя в отношении любви мужчиной, она взваливает на свои хрупкие плечи жизнеустроение как в большом, так и в малом. Лирическая героиня выступает то в роли демиурга, творящего жизнь на Земле (“На юбке моей широкой – Цветы, небосвод и солнце…”), то как сочинитель, автор любовной драмы, без которого герои-любовники “ничего не могут”, то в роли более скромной и приземленной – созидательницы домашнего очага. “Кухонное мечтанье” - убогий суррогат того любовного рая, о котором грезит героиня. Жизнь протекает на кухне, образ которой выступает верной гарантией того, что ничего особенного не случится:

В кухне моей пироги пекутся,
Жаркие слезы в чашку текутся…
Окна помою, плотно закрою,
И ничего не случится со мною.

Героиня театра Коломбины внешне верна монотонному женскому домохозяйничанью, может даже показаться, что кухня – своеобразное ее убежище: “В кухне моей пироги пекутся…”, “На кухне готовлю курицу…”, “В этот день я пекла булочки…”, но это впечатление поверхностное. “Кухонные” зарисовки сквозят тоской томления по иной жизни, темперамент и сила страсти не дают героине примириться с бытовой суетой, и на самом деле кухня в ее осмыслении сродни тюремной камере:

На кухне поется и курится.
С тоскою смотрю на улицу…

Кухонная проблематика тесно связана с темой семьи. Героиня Фариды говорит об этой стороне жизни так же открыто и откровенно, как и обо всем остальном, не оставляя себе и читателю никаких иллюзий по поводу возможного мещански уютного семейного счастья:

Семья – иллюзия какая!
Болото топкое и глушь.
Он врет, глаза не закрывая, -
Какая прелесть этот муж!..

Жизнь в замкнутом круге неразделенных любовей, горе-любовников, круговерти семейного быта рождает в героине чувство невостребованности, никчемности собственного существования, безысходной тоски:

И рифма моя неточная,
И все у меня приблизительное…
И жизнь моя унизительная.

Глубокий, очень точный психологизм лирики Фариды отмечен щемящим мотивом несостоявшего праздника любви, напрасного, отвергнутого дара: “Я любила … сделать праздником чьи-то будни”. Неосуществленность идеала любви лирическая героиня переживает как собственную полную несостоятельность:

Быть навсегда прощенной,
Понятой извращенно,
Радостью неиспитой,
Историею избитой…

Тем отраднее исход невостребованной душевной энергии в творчество, в “стихи-облака, хранящие заветную, единственную любовь”.

Опубликована 3 марта 2003 года