Состояния пространства

Поэтическая антология авторов ЛПФ «Август» – лауреатов краевых литературных премий

Барнаул – 2008

ББК 84 (2Рос-Рус) 6

Т 46

Книга издана при финансовой поддержке Администрации Алтайского края

в рамках целевой программы

«Культура Алтайского края» на 2007–2010 годы

Редакционно-издательская коллегия:

В. Е. Тихонов – редактор-составитель, А. А. Карпов – художественный редактор,

О. В. Тихонова – технический редактор, Т. И. Чертова – ответственная за выпуск.

Т 46

Состояния пространства:

поэтическая антология авторов ЛПФ «Август» – лауреатов краевых литературных премий, – Барнаул, 2008. – 312 с.

Издание поэтической антологии «Состояния пространства» по- свящается 50-летию Союза писателей России (1958-2008 гг.) и 15-ле- тию литературно-просветительского фонда «Август» (1992-2007 гг.). В антологию вошли произведения авторов ЛПФ «Август», явля-

ющихся лауреатами краевых литературных премий.

ISBN

с

Авторы ЛПФ «Август», 2008

ПРИЗНАНИЕ Т АЛАНТ ОВ

Широко известный в Алтайском крае литературный альманах

«Август» отметил в 2007 году своё 15-летие. Это довольно значимый юбилей для издания подобного рода, издания, которое не имеет по- стоянных источников финансирования и целиком зависит от энер- гии, инициативности, а порой и просто везения его главного редак- тора и учредителя Валерия Евгеньевича Тихонова.

Первый номер альманаха вышел в свет в трудные 90-годы, когда книги алтайских писателей практически перестали издавать. Тем цен- нее августовский почин. Изначально альманах представлял собой классическую книжную серию, где каждый номер посвящался твор- честву одного поэта. Вот уже 5 лет «Август» официально именуется литературно-просветительским фондом. Думаю, что такое переиме- нование справедливо, оно очень верно отражает позицию Валерия Тихонова. С самых первых лет «Августа» он не просто выпускал книги, но и постоянно занимался литературно-просветительской де- ятельностью – организацией и проведением творческих встреч. Только поэтических вечеров за последние 15 лет проведено более сотни.

Для него всегда были открыты двери Алтайской краевой универ- сальной на учной биб лиотеки имени В. Я. Шишк ова, Г осу дарствен- ного музея истории литературы, искусства и культуры Алтая, Алтай- ской краевой филармонии, университетов и Домов культуры города. На поэтических вечерах «Августа» не было свободных мест!

«Августовцы» выступали перед школьниками и студентами, пе- ред призывниками на краевом сборном пункте и курсантами Барна- ульского лётного училища... «Август» встречали в Бийске, Белокури- хе, Заринске, Змеиногорске, Новоалтайске, Яровом и Славгороде, а также в сёлах нашего края. И всегда местные библиотеки получали в подарок от редакции комплекты книг «Августа».

Более 30 тысяч экземпляров книг «Августа» приобрели комите- ты Администрации Алтайского края по культуре и туризму, по обра- зованию – для библиотек края. 700 экземпляров книги «Поэты Ал- тая о Великой Отечественной войне» «Август» подарил военно-ис- торическому отделу краеведческого музея, а тысячу экземпляров книги «К Василию Макаровичу Шукшину» – мемориальному му- зею-заповеднику в Сростках...

В 1995 году Валерий Тихонов за создание и продвижение «Авгу- ста» был удостоен премии Демидовского фонда в номинации «Обще- ственная деятельность». В дальнейшем за активное участие в лите- ратурной и общественной жизни края он был отмечен дипломами и

3

грамотами глав администраций Алтайского края и города Барнаула, а также Благодарственными письмами от муниципальных комите- тов по культуре, от руководителей школ, библиотек и музеев... С ис - торией «Августа» можно познакомиться, например, в нашей биб- лиотеке по подшивкам краевых газет тех лет – в них анонсы и рецен- зии на «августовские» книжки, а также репортажи о поэтических вечерах авторов «Августа».

В разные годы восемь поэтических вечеров «Августа» с успехом прошли в Алтайской краевой библиотеке. Ценители поэзии запом- нили переполненный зал Шишковки на выступлении Александра Ерёменко.

Книгами алтайских писателей всегда интересуются читатели в библиотеках края. Поэтому в рамках краевой целевой программы

«К у л ь тура Алтайск ого края» на 2007-2010 го ды издана поэтическая антология по страницам «Августа», которая будет направлена в фонды городских и сельских библиотек края. Эта книга – своеобраз- ный итог всего значительного, что сделано литературно-просвети- тельским фондом «Август» для широкого общественного признания талантов Алтайского края.

Надеюсь, эта книга, уважаемый читатель, вам понравится, ведь в ней «бьётся пульс» современной поэзии Алтая. Давайте пожелаем

«Августу» дальнейших успехов, новых интересных книг, достойных тиражей и больше молодых читателей!

Тамара ЧЕРТОВА, директор Алтайской краевой универсальной научной библиотеки

имени В. Я. Шишкова.

Борис КАПУСТИН

РАЗГОВОР С ДУШОЙ

Борис Васильевич КАПУ СТИН (12.02.1948 – 01.01.1997) ро- дился в городе Ростове-на-Дону, но всю свою недолгую жизнь прожил в Барнауле, где в 1964 году окончил школу № 27 и учил- ся (после службы в армии, которая прошла в Ленинграде) в Барна у льск ом госу дарственном педагогическ ом институте на филологическом факультете…

Затем была журналистика – краевое радио и многотираж- ные газеты… Его стихотворения публиковались в краевой и центральной периодике, в коллективных сборниках... Он ав- тор трёх поэтических книг: «Т айному другу» (1988 го д – его сорокалетие!), за неё он – первый из поэтов Алтайского края!

– получил краевую премию имени В. М. Шукшина; «Строгая зима» (1991 год), обе выпущены Алтайским книжным издатель- ством; «Е. Б. Ж.» (1995 год, книжная серия «Август»).

В ноябре 1996 года «Август» организовал и провёл первый (!) и, увы, последний (!) творческий вечер поэта в краевой биб- лиотеке имени В. Я. Шишкова… Впоследствии «Август» про- вёл несколько Вечеров его памяти.

Желающие могут познакомиться с большой подборкой вос- поминаний о поэте Борисе Капустине, которая представлена в № 1 журнала «Барнаул» за 2003 год.

Ещё при жизни Борис Капустин был легендарной личнос- тью... После смерти легенд прибавилось, а ху д о жественная вы- сота творчества, пройдя глубинное испытание временем, уп- рочилась. Его знали, знают и продолжают узнавать новые чи- татели России.

В 2008 году ему исполнилось бы 60 лет.

ТРУБА Ч И

А трубачи у нас – что надо, не трубы – души их звучат. На гром рассветного парада домохозяйки не ворчат.

Он не зависит от погоды, он освещает всех подряд.

Здесь лейтенантские погоны яснее маршальских горят.

А музыканты знают дело: ликует марш! Едва дыша, старательно и неумело учебный взвод чеканит шаг.

Ах как же хочется при полном параде влиться в этот мир!

И улыбается, припомнив себя таким же, командир.

Не скрыть волненья, как впервые, хотя пред ним из года в год суровой и седой России

любовь и молодость идёт.

Он видит: в марше поколений и суть, и спаянность одна.

Звучи светло и вдохновенно, оркестр, связуя времена!

…Бывает – солнца не хватает, бывает – мир оглох окрест, – приди послушай, как играет военной музыки оркестр!

ВОЕННЫЕ ЖУРНАЛЫ

В военных журналах не стихли бои, доныне победа куётся:

приводят решенья и мненья свои и планы свои полководцы.

Неважен теперь операций исход – он общей Победой измерен.

А важно спасти батарею и взвод, уменьшить людские потери,

единую душу живую вернуть – стратегий и тактик издержку, постигнуть свою и чужую вину, вскормившую эту надежду.

Пускай всесторонне подкованный ум, вместивший и опыт, и знанья,

осу дит пло ды их трагических дум, отвергнет пустые старанья.

Пускай не дано им вернуть никого, ошибок и бед не исправить –

они не отступятся от своего, они отступиться не вправе.

Су дьбой отвечая за каждый приказ, бесстрашьем любви потрясая,

из всех окружений выводят войска, от всех поражений спасают.

ЗИМА В СИБИРИ

Зима в Сибири. Полдень крут. Сквозит по белому зелёным. Ах, голубым огнём калёным дышать взахлёб, сжигая гру дь!..

Зима в Сибири. Снег идёт. Безмолвна синева ночная. Густая пелена сплошная – большая, мягкая, живая – закружит, память заметёт…

Зима в Сибири. К утерьма. Разбойный свист. Тревожный окрик. Сечь наледи и хлопьев мокрых,

да мутный свет в дрожащих окнах, да оглушительная тьма…

Зима в Сибири. День за днём. Во всей красе. Стократ воспета.

Невзрачным комельком согрета. Пережита. Хотя б за это февраль достойно помянём!

ДУЭТ

Диптих

1

– Отдай мне боль свою, невзгод переплетенье – щеглу ли, соловью –

не хрип от Бога – пенье.

Т ак пой же, поку да живёшь, сомненье тебе не пристало.

Но ты отвечаешь светло и устало:

– А разве без боли споёшь?

– Отдай любовь мою, чреду напрасных мает – щеглу ли, соловью достаточно внимают.

Т ак пой же, поку да в крови есть соль горлового металла.

Но ты отвечаешь светло и устало:

– А разве споёшь без любви?

– Возьми всё то, чем жив, чем память наградила, – лишь для твоей души звенящих нот хватило б!

Т ак пой же, поку да живём, сомненье тебе не пристало.

Но ты отвечаешь светло и устало:

– А разве споёшь о чужом?

2

Т еперь, к о г да мы сделались чужими, так ясно понимаю, святый Боже: чем ты недостижимей, тем дороже, и чем дороже, тем недостижимей.

Стократ грехи и промахи мы множим, но платим большей частью за чужие: чем ты дороже, тем недостижимей,

и чем недостижимей, тем дороже.

Как был я счастлив и неосторожен! Как мы непостижимо свято жили! Чем ты недостижимей, тем дороже, и чем дороже, тем недостижимей!

Т еперь, к о г да мы сделались чужими, так ясно понимаю, святый Боже: стократ грехи и промахи мы множим, но платим большей частью за чужие.

…Как был я счастлив и неосторожен, как мы непостижимо свято жили!

В октябре на Чарыше в дождике унылом смутно было на душе, всё было немило.

Не впервой во пору ту средь равнины голой было солоно во рту – словно кровь из горла.

И хотелось в небеса вместе с чёрной птицей. И хотелось, как леса,

в чёрный дёрн вцепиться.

Замереть, перегореть, стать седой золою.

Дать душе переболеть небом и землёю.

У летели все птицы от нас,

все дрозды, журавли, коростели.

И холодные ветры тотчас

на безмолвной заре засвистели.

Сад дрожит в ожиданьи беды, развороченный наполовину.

Лишь упрямые эти цветы

ярким цветом горят – георгины.

Подморожены их лепестки. Стала чёрною зелень резная. Всё. Пора вырубать цветники. Надо клубни упрятать до мая.

Надо наискось срезать ножом непокорные головы эти

и с почётом доставить их в дом – пусть ещё хоть неделю посветят.

* * *

Пусть не измерены пяди во лбу – дай твою руку.

Я посвящаю стихи и су дьб у тайному другу.

Пусть не отмолены злые грехи – дай мне поруку.

Я посвящаю любовь и стихи тайному другу.

Много нам мо жет напортить су дьба – сдёрнуть подпругу…

Я на скаку доверяю себя тайному другу.

Били. Сторонкой, молчком прошагал крестную муку.

Но никогда я не льстил и не лгал тайному другу.

Вот беда! Подкатила неслышно непогода к угодьям жары.

Держит дерево быстрые вспышки, как дитя – золотые шары.

Закипают и пенятся лужи, бродит птица в проёме окна. Безупречное полукружье проступает, как явь после сна.

И оранжевый, синий, багряный, в белой пене стремительных вод, в распрекрасные дальние страны пароходик бумажный плывёт.

И автор забыт, и рассыпан набор, и книжечка та по девалась ку да-то.

Но с давних и смутных теперь уже пор занозою в сердце – «Молитва солдата».

Он в прусскую службу обманом попал. Над ним измывались наёмные люди.

Стрелял он в обидчика. Метко стрелял. И вот помирает в земле, что не любит.

И он перед казнью в овраге глухом,

в чужбине проклятой, в минуты лихие пред русским усталым посольским попом творит покаянье. Не Богу – России.

– О, матерь Россия, – он шепчет, – прости за душу чужую, за кровь человечью.

Помилуй, что, грешник, не смог приползти к тебе на последнюю страшную встречу,

за то, что чужим языком говорил, пустую погибель себе натворил,

ни пользы тебе не принёс, ни вреда. Прости и прощай навсегда.

...Его закопали в овраге глухом,

и войско прогнали, и землю сравняли.

И русский священник злащёным крестом трикрат осенил иноземные дали.

…а так как они не пришли и домом им стала война, мы всюду огни разожгли, чтоб высветить их имена,

чтоб слабые эти огни мелькнули в их смутных глазах и чтобы согрелись они

на чёрных сту дёных по лях.

А к знающим наверняка, что им не согреться уже, такая стучится тоска, такая погибель душе!..

Диптих

1

Может быть, он мне просто приснился – тот рассвета февральского дым,

в час, когда соловей разразился италийским бельканто своим?

Нет, не сон, а реальный до зноби, до смешного обычный рассвет. Закопчённое солнце в сугробе, сизой набережной парапет.

Му дрено ли тоск ой заразиться от чахоточной этой зари?

Прилетев на окошко кормиться, так сказали друзья-снегири:

«О, за каждую крошечку драться, как бы низко ни падала ртуть!»

…Мы ещё почирикаем, братцы! Ничего, что багр яная гру дь.

2

Снова грянул снег в первый раз.

И душа болит о былом.

Начинай дышать про запас

с неба выпавшим серебром.

Начинай глядеть в декабри, примерять тоску январей… Начинай вставать до зари, научись кормить снегирей!

ГОСПИТ АЛЬ ИНВАЛИДОВ ВОЙНЫ. НОЧЬ НА 22 ИЮНЯ 1985 ГОДА

В мешковатых форменных байковых халатах – грозной Красной Армии старые солдаты.

В клумбах растопырены толстые пионы.

Полночь. Двадцать первого. Г оро дские звоны.

Вспышки электричества. Выхлопов раскаты.

В госпитальном садике старые солдаты.

К урево запретное – общие запасы.

Общие смертельные первые фугасы.

Мы бы спели песенку – голоса немые.

Нам бы к славе лесенку – рукава пустые.

Нынче бы по чарочке… Да мертвы ребята,

с кем свечи огарочек полыхал когда-то.

Е. Антонову

К ог да друзья мои – ху до жники – сквозную рощу посетят, поставят осень на треножники и нарисуют листопад,

ольху, берёзки угловатые, большую воду и вдали размытый контур элеватора, песок и лодки на мели… Когда они упрячут в ящики свой серебристо-серый свет, придут настырные заказчики для предварительных бесед… Подбив итоги обсуждения, вздохнут, затылки поскребут и все свои приобретения

под первым снегом погребут.

Странная выставка эта – заводи, водоворот.

Тысяча, что ли, портретов смотрит на праздный народ.

Важно и молча – взирают. Гневно и грустно – глядят. По Эрмитажу гуляет, пряжкой сияя, солдат.

Всё-таки чуть грустновато в зримости грубой своей –

средь мертвецов бородатых, в призрачном обществе фей.

Всё-таки тянет к живому… Но возле самой двери вдруг улыбнулась знакомо мадемуазель Самари.

Встретила, остановила, светом наполнила зал. Что она там говорила? Что он там ей отвечал?

Мимо скользнёт молчаливо кто-то, лукавством дыша: ишь ты – парижское диво! Надо ж – родная душа…

ФЕВРАЛЬСКОЕ УТРО

У тренних строчек горечь. Г де ты пропал, рассвет? Вьюгу не переспоришь. Вьюге указа нет.

Загрохотала крыша. Отозвалось стекло. Су дорогой затишье ветки в саду свело.

Всплеск ледяного ветра. Прежняя кутерьма.

Скрыло лицо рассвета мечущаяся тьма.

Грохотом ржавой жести глушит его слова.

Но между тем известья передаёт Москва.

Но за окном мальчишка мчится что хватит сил.

Он рукава пальтишка в крылья преобразил

и над землёй, одетой

в стылый седой гранит, верным гонцом рассвета, осатанев, летит!

ВОДОЛЕЙ

Середь ночи пёс завоет, озверев от сторожбы, - морду узкую поднимет

к звёздам б у дущей су дьбы…

Г о р ло перегрызть готов за созвездье Г ончих Псов!

Середь ночи, сожалея о беспутстве февралей, б у ду верить по-соба чьи

в свой опасный Водолей.

Ох как зябко на Земле!.. Пушкин

умер

в феврале.

…Но зачарованно я прихожу к берегу той же реки.

Как надоел этот сумрачный плёс, ивы нагие,

слепящий откос,

дождь, от которого сдохнешь с тоски. Но прихожу я, ослепший от слёз,

к берегу той же реки.

К дьяволу!..

К Богу!..

У стал, изнемог,

бедную душу закрыл на замок. Снова сентябрь.

И травы горьки.

Полноте! Более я не ходок к берегу этой реки.

Словно пятнаемый бешенством пёс, запах преследуя,

мчусь под откос.

Проблескам разума вопреки прыгаю

из-под свистящих

колёс

н а берег той же реки.

Эта река – вольна, холодна. Чистая. Камушки видно со дна. До роковой милосердной руки плыть, забывая друзей имена,

с водами

этой

реки.

Я написал стихи о Ленинграде (как написал, о том су дить не мне).

Читаю их на крохотной эстраде

в сибирской нашей вьюжной стороне.

Г лядят уныло, слушают впо луха. Скорей бы выйти. Жидкие хлопки. Закашлялась какая-то старуха.

Задвигались у входа мужики.

Молоденький инструктор из райкома толкует с бригадиром о весне.

Всё как всегда. Обжито и знакомо.

Но вдруг – старик. И прямиком – ко мне.

Подходит. Смотрит как-то виновато.

Окурок мнёт в коричневой руке

и говорит: «Сынок, так это ж правда, – я умирал на Невском пятачке.

Они, быть может, сказка для кого-то, о них мы в праздник песенку споём, но я-то эти чёртовы болота

прополз под перекрёстным артогнём!..»

У шёл старик, прихрамывая, горбясь, в метельный временной круговорот… Моя тревога вечная и совесть – седой сержант Синявинских болот.

* * *

С к о льк о их – покалеченных су деб, горьких послевоенных утрат,

тех бездумных грехов, – пу сть рассу дят, пусть казнят – кто в могилах лежат.

Пусть любимые из невозвратных, затуманенных далей своих поглядят не на снимок парадный – на обыденный серенький миг.

Не на строгий порядок армейский, у ставной целому дренный быт –

на расплывчатый кадрик житейский, что к ободранной стенке прибит.

Что поделать? Живое – к живому. Не от слёз ли размокла тропа?

…Рассу дила су дьба по-иному, по-другому решила су дьба.

Разве мёртвые стали святыми? Разве память салюты сожгли? И глядели глазами сухими непо дкупные су дьи из мг лы.

Понимали они. И прощали. Т о льк о г лаз не мог ли отвести. И живые в подушки кричали не имевшее смысла «прости!».

ЭКЛОГ А

Поэт – плохой хранитель правды, она всегда в его стихах.

Черёд событий перепутан. Стыдливости неведом страх.

Строка диктует настроенье. Любовь кончается строкой. Иной блюститель ужаснётся! Храни, Г оспо дь, его пок ой.

Нагая, стыдная природа

к познанию пригвождена – и лес, и бездна небосвода, и вся Вселенная сама…

* * * Соседа сделаю героем и дам фамилью Иванов.

Он целый день сидит в квартире и вышивает по канве.

О нет, не пышные букеты, не кошечек и не щенков –

вождей и маршалов портреты из пожелтевших «Огоньков».

Читатель мо жет у дивиться. Я предъявить ему готов разбитые на клетки лица

с обозначением цветов:

они у мамы четверть века в альбоме плюшевом лежат

средь фотокарточек заветных убитых и живых солдат.

Степан Петрович вышивает на пяльцах умершей жены и, чуть фальшивя, напевает про быстрокрылые челны, про коногона и тальянку… А коли н а сердце беда,

тогда – бессмертную «Землянку».

«Землянку»!.. Что ж ещё тогда.

Станиславу Яненко

Снег сыпучий. Ветра вой. Колокольчик ледяной.

Запоздалый долгий звон. Неурочный телефон.

А к ому? Т ебе и мне, посторонним лицам, всей заснеженной стране и её столице.

А зачем? Не просто так в давней той метели надрывался он, чу дак. Слушать не хотели.

Ну и что? Не дай нам Бог позабыть про это –

как он горестно замолк, чистый, без ответа.

– Чего ты, дурочка, болишь среди разгара красных дней, пророчествуя глушь и тишь и рвань с веригами под ней?

– В разгар веселья твоего и мне бы надо захмелеть.

Почём я знаю, для чего я предназначена болеть?

И что я есть? Какая вещь? Не атом – атомова тень,

из убегающих небес прикрывшая твой краткий день.

О, мглистый холод, звёздный крик, но – эхо вавилонских рек,

тебя потрясшее на миг, меня забравшее навек.

…Какая умница душа!

Когда везение бурлит

и жизнь бездумно хороша – она возьмёт и заболит.

И прикрыла Мария клок ом сена Т ебя, и она говорила,

над тобою скорбя:

– Знаю оморочь Сада, вижу кровь на челе, знаю, Г оспо ди, надо, но оставь на земле.

Неужели не время? Неужели пора?

…Но звезда Вифлеема стала в угол двора.

И уже было поздно. И уже было зря.

Неотступно и грозно шли по ней три царя.

И недельная тёлка заводила глаза.

…И горючая долго катилась слеза.

У же из г лухого урочья опасные, как полыньи, раскосые зарятся очи на главы златые твои.

У ж силы не счесть ого лтелой! И не отвратить. Не сберечь княгинино белое тело, весёлую жлобскую речь.

А, чтоб вам!.. Пируйте, гуляйте, играйте, поку да игра,

булат, похмелясь, закаляйте… Булат не поможет с утра,

когда в полшестого – на зорьке – шарахнут и поволокут!

Т ак вздрогнет Россия, что то льк о века как дымы проплывут…

Памяти Геннадия Панова

Пока омертвелой душою не понял погибель твою,

старухе с венчальной косою фальшивые оды пою.

Авось она, глупая баба, обкосит мой редкий рядок – на горькое горе хотя бы,

на кривду острожных дорог.

Всего-то полвздоха прошу я, сомненьями полузабит.

И злыдню слагаю ошую, одесную – совесть сидит. Всего-то полвздоха, полмига – где Мойка и Спас на крови… Ещё не дописана книга

о юности и о любви.

Безмо лвствуют обе: «Т ер яешь Подобье и Образ во лжи, воистину цену не знаешь своей омертвелой души.

А дадено б у дет – что то лку! – снесёшь дармовщинку в кабак. Просил бы китайского шёлку – прикрыть домовину, дурак.

Зачем тебе это юродство, ребячая эта игра.

Т ебе от лихого сиротства домой торопиться пора…» Вот тут у загаженной стенки старухиной чёрной избы

я плюнул в стеклянные зенки – в проклятые очи су дьбы.

Вот тут наберу я дыханья на матушкин голос родной, на голое правды незнанье, на скорую встречу с тобой.

В такую-то ночь и работать стихи, да злые-то, господи, злые какие, как непогодь!

Чтобы из каждой строки

рвались сумасшедшие ветры морские – солёные, влажные.

Чтобы озноб

суставы корёжил, чтоб губы белели от бешенства или беспамятства, чтоб страницы тетради желтели и тлели – в такую-то ночь!..

А трамваи бренчат по марту.

Он льдом взбаламученным рвётся, охрипшим оратором рубит с плеча –

к расстрелу!

В деталях потом разберётся – кто прав, кто виновен…

Сегодня права

весна – окаянная, глупая баба, орущая за полночь злые слова – приказы разломом грозящего штаба. В такую-то ночь и работать стихи!

* * *

Когда в город врывается стадо разъярённых машин и когда, уцепившись за провода, роженицей поёт автострада,

в этот час в полутьме, в полусне застывает смола на сосне.

Миллионы б у дильник ов разом ошалело горланят рассвет, время утренних сигарет, время электроплиток и газа.

В этот час в полутьме, в полусне застывает смола на сосне.

Этот век на минуты разъят,

этот день на секунды расчерчен. Богородица – циферблат,

как же страшен твой лик. Как доверчив!..

Между тем в полутьме, в полусне застывает смола на сосне.

Мы с тобой не хо дили ту да, хоть ни разу не знали преграды. Это к лучшему. И не надо.

Люди, может быть, плачут, когда

всё, что в них, и в тебе, и во мне, застывает смолой на сосне.

НАДПИСЬ

НА ПРОГР АММКЕ КОНЦЕРТ А ВЕРЫ ЛОТ АР-ШЕВЧЕНКО

Не размышляя о добре, на пр о клятой эстраде Лотар играет в октябре в туманном Ленинграде.

Лотар играет, убежав от неминучей смерти.

Звучит бессмертная душа в Бетховенском концерте:

«Да, очень просто нас сгубить!

Но, милые, не верьте

тому, что можно нас купить пусть даже за бессмертье.

Продать нас – пара пустяков.

А после сделки этой во искупление грехов – купить на нас билеты».

РОДИНА – РОССИЯ

Диптих

1

Ветер гу дит в небесах. Ранняя близится мгла.

В низких сквозных облаках птичьи мелькают тела.

Молча костёр ворошить (листья свисают в огне). Осень светло пережить с Родиной наедине.

2

От романтических начал так мало прока.

Я лет в шестнадцать по ночам о крыльях огненных мечтал – как у Пророка.

Чужого, стылого огня душа просила.

А за спиною у меня, и окрыляя, и храня, была – Россия.

Наталья НИКОЛЕНКОВА

ДАВАЙТЕ СМОТРЕТЬ ДРУГ НА ДРУГ А

Наталья Михайловна НИК О ЛЕНК О ВА ро дилась 2 февра- ля 1964 года в Барнауле.

У чилась на фило логическ ом факу ль тете Алтайск ого госу- дарственного университета.

Стихи публиковались в краевой, региональной и централь- ной периодике, а также в коллективных сборниках с середины 80-х годов.

Автор трёх книг стихотворений, изданных в Барнауле: «Что- бы встретиться» (Алтайское книжное издательство, 1987 г.),

«Девятое марта» (авторский альманах «Август», 1993 г.), «Кар- манная психиатрия» (2002 г.).

Лауреат премии Демидовского фонда в номинации «Лите- ратура» (1997 г.) за книгу «Девятое марта».

Работает телерадиожурналистом. Живёт в Барнауле.

Я чувствую, ничто, ничто не поздно. Давай бродить вдвоём и налегке!

Ведь зелен мир, и бесконечен воздух, И синий лес – как горы вдалеке.

Т а к ого со лнца не было ни разу, И карусель раскрашена пестро, И на базаре весело и праздно, И запах детства бередит нутро.

Когда мы обучались в средней школе, Всё было восхитительно легко.

Прогноз погоды радовал до боли, Любой прохожий был хорош лицом.

Здоровы были лёгкие и печень,

И каждый поступал, как он хотел. У роки отвлекали, но не очень,

От книг, любви и прочих важных дел.

Нам разрешалось скучные конспекты В мороженице утренней читать, Кричал петух на Ленинском проспекте, И дважды два всегда бывало пять.

Рубля на развлечения хватало, По лужам можно было босиком.

И «двадцать лет» звучало словно «старость», А что там завтра – и не знал никто.

Когда мы обучались в средней школе… Ах, нет прекрасней социальной роли!

МОРОЗ

У всех прохожих щёки ноют, Звенят стеклянные коленки. У воробья замерзли ноги, Он греет их попеременке.

Снега свежеют ежедневно, Без передышки выпадая. Любая женщина – царевна, Румяная и молодая.

И городской пейзаж прекрасен Возле бессонного вокзала.

И Новый год – любимый праздник, Всё обещающий сначала.

ЧТ ОБЫ ВСТРЕТИТЬСЯ

Чтобы встретились два человека, Нужно, чтобы совпали сны,

И глаза совпали, как реки, И созвездия были равны.

Нужно сомнамбулически красться Мимо всех, кто с другим лицом, Мимо времени, мимо пространства, Мимо страха перед концом.

Нужно память засыпать снегом, Т опо линым прахом до плеч.

Чтобы встретились два человека, Нужно вечностью пренебречь.

Д о ждь залетает пр ямо в гру дь, Не разбирая направленья.

Скорей сбежать, скорей уснуть, Запрятав голову в колени!

Чтоб не видать, как, прям и тощ, Никем в толпе не замечаем

И длиннонос, как этот дождь, Шагает человек печальный.

А горло разрывает стих: Рвануться, рядом быть подольше! Но люди любят только тех,

К то им, как в зеркале, по добен.

И чтобы полюбить посметь Т а к ого вот, с длиннющим носом, – Ах, надо и самой иметь Длиннющий, словно папироса.

Я видела, как загорается сердце

В ночном фонаре, в о динок ой гру ди. Я видела, как умирает желанье

В гниющих прожилках опавшей листвы. Я видела, как серебрится улыбка

На лицах дождя, разрывающих ночь.

Как хорошо по свету странствовать, Немного денег подзаняв!

Шофёры городского транспорта Оглядывались на меня.

И кровь натягивалась в шелесте, И солнце било по щеке.

Все счастливы, все сумасшедшие, Как голуби на чердаке…

Все пальцы сцеплены тюльпанами, Везде – горячий красный цвет, Везде – весна, везде – Испания, Везде – безумный майский ветр.

А ночью так свежо и холодно, Что пробирает до нутра.

В гру ди у каждого про хо жего Зияет чёрная дыра.

* * *

Марине Брискиной

Блуждая по вечерним городам, Рассмотришь даже то, чего не видно, Заб у дешь, что бедна и го л о дна,

Что влюблена безжалостно-постыдно, Что истончилась радостная жизнь,

Как лепесток цветка в старинной книге, Что б у дет прежним – жди или не жди – Рассвет декабрьский, пасмурный и дикий, Что музыка терзает, как паук,

Что нет от чуждых запахов спасенья, Что в понедельник исчезает вдруг Всё то, о чем мечтала в воскресенье,

Что свет горит лишь для того, кто зряч, Что теплота – не физика, но тайна,

Что разница у д а ч и неу да ч

На слоге «да» бледнеет моментально… Как этот город ласково горяч!

Как эта темнота сентиментальна!

ВЕСНА

Под ногами – дерьмо и Венеция, В го лове – васильки и Ф лоренция. Мы гуляем по тёмным дворам, Равнодушные к звёздным мирам.

Т о ли среднее, то ли век овье, Т о ли просто пу стые хо лмы.

Пахнет летом невнятная специя Прогоревшей сибирской зимы.

Я сижу на зелёной траве, У меня облака в голове, У меня золотые волосы,

У меня на запястьях полосы.

Я сижу на зелёной земле.

И понятно, что дело к зиме – Но какая-то птица вверху Обещает ку-ку да ку-ку...

Давайте смотреть друг на друга, Давайте поставим чай.

Ведь выхода нет у круга И цели нет у луча.

Я Вам, как супруга супругу, Отдам большой бутерброд. Давайте любить друг друга, Пока бомбёжка идёт.

Что-то сердце болеть начинает. Что-то номер не отвечает.

Что-то муж головой качает,

Не подносит мне спичку, злодей.

Я пойду в темноте прогуляться – Ничего, что домашние злятся, – Я дойду до конца декораций

И увижу картонных людей.

Здравствуй, прощай или что-то ещё. Впрочем, другого не существует.

Ты говоришь, что время пошло. Время прошло – это кто-то блефует.

Мёрзнет на небе комета хвостатая. Девушки ходят гордо, как статуи.

Дятел сосну ковыряет в лесу – Хрупкий у дарник, смешной о диночка. Т айную радость несу на весу, Г орькую, как топо линая почка.

– Мёрзнет ли Бог? – ребёнок спросил. Но отвечать уже не было сил.

Я опишу сто оттенков тоски,

Я перейду на легчайшую прозу. Смелые вымыслы б у дут тонки, Б у дут отточены смелые позы.

Мёрзнут ладони, глаза не горят. Дети растут, кометы летят.

Женщина бутылочку откроет И закурит свой «Булгартабак». Ей всё можно: родила героя, А её возлюбленный – дурак.

Женщина пластиночку поставит, Вспомнит, расхохочется, всплакнёт. И никто её не остановит,

Не обломит и не упрекнёт.

Женщину в глубокий сон роняет С высоты кромешной темноты. И никто её не догоняет,

И ей снятся птицы и цветы.

Есть грустные фильмы с весёлым концом, Есть милые люди с несчастным лицом – Но в чёрном желу д к е январск ого неба У же не рассмотришь, кто был по длецом,

А кто – Белоснежкой и Питером Пэном. Размазаны наши печали по стенам,

А сверху написано красным коряво:

«Я Васю люблю» и «Nirvana – forever!».

Сдавайте бутылки, прошло Рождество! Никто и не помнит уже ничего.

И только девчонки из детского сада Ещё веселятся внутри снегопада,

И только собаки от снега шалеют, И только ослы ни о чём не жалеют, И только следы на снегу остаются

Для тех, кто однажды захочет вернуться.

Вытягиваю руки вверх, Как одинокие деревья, А музыка, минуя свет,

Просачивается в коренья.

Во глубине запавших щёк У лыбку пр ячу, пр ячу, пр ячу... Я выпью февраля глоток

И от бессилия заплачу.

Неправда, что душа слепа

И что вампир умрет от света.

«Прощай!» – и подпись: «Я, слегка окостеневшая от ветра».

Когда слово становится салом, И дымит алкоголь над бокалом, И от страха железо во рту,

И октябрь начинает войну,

Когда плоть равнодушнее платья И забыты движенья объятья, Когда кофе не пахнет ничем

И душа разучилась мечте –

Выходи, выходи из квартиры В пустоту ледяного эфира,

Листопадов, дождей, сквозняков, В одиночество без дураков.

Жизнь, конечно, грязная вещица, И не стоит так переживать.

Просто не заб у д ь те на учиться В океан с «Титаника» плевать.

Не заснимешь ангела на плёнку, Не поймаешь музыку в ладонь, Не увидишь в старике ребёнка, Не отыщешь город под водой.

Но – тебя на музыку поймает Т от, кто ничего не понимает, Т от, кто в этом горо де живёт И ворота на ночь запирает.

Я от ненужных дружб, как от больниц, устала. Смотри на мир, дурак, оттаяло окно.

Смеются зеркала, летают одеяла, Все лица королей сливаются в одно.

Друзья – колода карт, разбитая колода. Опять одна? Не плачь, до свадьбы заживёт. И только пошляки шепнут: «Чего угодно?..» И только дама пик, оскалясь, подмигнёт.

Люблю тюльпаны – за то, что губы в крови, Люблю тюльпаны – за память прошлой любви, За то, что шея тонка,

Что пьётся по полглотка, За жёлто-чёрную глубь,

За слабый жест: приголубь!

Люблю тюльпаны – за то, что упруго-нежны, Люблю тюльпаны – за то, что не для жены, За то, что в ладонь беру,

За то, что умрут к утру,

За то, что по нашим рукам Как ток проходил тюльпан.

Тюльпаны в больнице – как дети в борделе, Попытка души в обессиленном теле,

И ангел влетает, сырой от капели, И мама, и Г анс Христиан у постели.

Прощай, моя любовь! Т а к ое со лнце, Что город стал песочными часами И каждые глаза припорошило Калёной струйкой жёлтого песка.

Троллейбусы сопят, исходят потом, И толстые мороженщицы тают, Отсчитывая липкие копейки

За свой волшебный, золушкин, товар.

Прощай, моя любовь! К у да по даться?

«Под шпилем» – злая очередь за соком, В кофейне – тарарам, поскольку лето, Каникулы, безделье и жара.

И – жажда, жажда – пересохла глотка. (Но как сегодня женщины красивы!

Смотри, вон та, в короткой красной юбке… Как бабочки, как выставка цветов.)

Прощай, моя любовь! Пройдём базаром, Спасёмся от жары в кинотеатре.

Последняя, последняя прогулка – И это солнце, плавящее лоб…

Ты купишь мне букетик на Октябрьской – Немного жалкий, вялый, полумёртвый, –

И поглядишь от зноя томным взглядом, И б у дешь яростно ловить так си.

Прощай, моя любовь! В такое время Сказать «прощай» невыносимо тру дно.

У ж лучше – в окт ябре, с листом последним, Под флейту тонконогого дождя…

Не знаю, от чего аминазин, – Но ненавижу рыбный магазин,

Ведерный кофе, суррогаты слов, Хамелеонов, кобелей, ослов, Сибирские морозы, хруст костей, Ночных, в окно влетающих гостей. Б у дильника садистские звонки, Любви и дружбы мелкие глотки, Зелёную одежду, беляши

И бредни о спасении души.

Если друзья не звонят, даже зная, что я – мертва, Если друзья не пишут длинных любовных писем, – Значит, все кончилось, кончилось, как трава,

Как вороха в октябре подожжённых дворником листьев.

Замкнутые системы, неприкаянность всех мастей, Бродим по Барнаулу, не совпадая, – но рядом.

Можно купить алкоголя, можно созвать гостей, Можно устроить пир во время СПИДа и спада.

Даже смешав свою кровь,

мы не скажем друг другу «брат», Врозь – по девятке кругов,

врозь – по кольцу Зодиака.

Я никого не хочу.

Я люблю всех подряд.

Я никого не смогу полюбить Сильней, чем свою собаку.

Мне в город, где Андрон кричит: «Привет!» – И скалится так панковски красиво,

Г де каждый озабочен: сигарет

Стрельнуть, достать деньжат, одежку, ксиву,

Мне в горо д, г де ху до жник с боро дой Желает прокатиться автостопом

До Южного, до кабака с едой, А то и по Австралиям-Европам,

Мне в город, где под хиппи Клим косит (Хотя у хиппи не водилось денег),

Г де до сих пор не обнаружен СПИД

(А впрочем – хиппи, ежели бездельник),

Мне в город, где поэты свечи жгут, Насилуют гитары (Саша Чёрный), Г де служат, или хо дят в институт, Или видюшник смотрят увлечённо,

Мне в город, где у каждого – дела, Аквариумы, акварель, интрижки, Жена ушла, невеста родила,

Коты и мышки, книжки и сберкнижки,

Мне в этот город, где декабрь плюёт,

Как мартовский апрель, слюной и грязью, – Закрыт, заказан, неизвестен вход.

И только выход ясен. Выход – ясен.

Когда полынью пахнет день, Полынью жгут воспоминанья И распускается мигрень Цветком латинского названья, Когда твоя любовь скучна Для окружающих созданий, Январь, как ранняя весна, Пьянит и требует рыданий, Когда семнадцатым числом

Помечен день невинной пьянки И сердце бьётся мотыльком Внутри эфирной склянки – Пойми, что музыка слышна

В любой тоске, в любой полыни. И расправляется душа, Неуязвимая отныне.

Сергей КЛЮШНИКОВ

ПОГОВОРИМ

О СТРАННОСТЯХ…

Сергей Евгеньевич КЛЮШНИКОВ родился 4 октября 1955 г о да в селе Зу дилове Первомайск ого района Алтайск ого края. Отслужив в армии, некоторое время жил в Приморье. Работал на рыболовном флоте, заводах и стройках Новоалтайска и Бар- наула…

О к ончил три курса Литературного института им. М. Г орь- кого (семинары поэтов Е. Исаева, Э. Балашова, Н. Старшино- ва). В настоящее время сотру дничает в журналами «Барна у л » и «Встреча». В краевой и центральной периодике, в коллек- тивных сборниках и антологиях публикуется с середины 70-х годов XX века.

Он автор пяти поэтических книг: «Противоречия» (Алт. кн. изд-во, 1989 г., 80 стр., две тысячи экз.), «Противоречия во всём» (авторский альманах «Август», 1993 г., 66 стр., пять ты- сяч экз.), «Без противоречий» (КОМБИ-ПРИНТ, 1999 г., 24 стр., пятьсот экз.), «Противоречия – опять и снова» (О А О «Алт. п о лиграф. к омбинат», 2001 г., 64 стр., тысяча экз.) и «Г де стык веков, там слом противоречий» (АКУНБ им. В. Я. Шишкова, 2007 г., тысяча экз.).

Лауреат краевой премии имени Леонида Мерзликина (2001 г.), премии журнала «Барнаул» в номинации «Поэзия» (2005 г.) и премии имени Николая Черкасова (2008 г.).

Член Союза писателей России с 1994 года. Живёт в Барнауле.

I .

* * *

Поговорим о странностях любви, Пока ещё мы странностями живы И не довлеют су дные мотивы

Меж небом и случайными людьми. Поговорим о странностях… Любовь Былого откровения боится.

И, трезвая, чернеет наша кровь

Под небом, от которого не скрыться.

* * *

Кому же ты ещё нужна, Непререкаемая, злая? Кому же ты ещё нужна, Ручная, добрая, лесная? Кому ты вверишь эти дни, Непредсказуемые, злые? Какой немыслимой родни

Захочешь в сумерки больные? Былая клятвенность – не в счёт, Но слово музыкой хранимо.

И не уйдёт, и не умрёт Моё зачёркнутое имя.

Ты во всём безупречно права,

Но на искренность взвинчены цены. Как я вычеркну эти слова,

Если им не придумать замену? Снова музыка нас привела

Под небес монастырские своды. Как я вычеркну эти дела Накануне крутой непогоды?

Под бубенчик хохочет беда, И бедой откровение дышит. Как я вычеркну эти года,

Если горечь оправдана свыше?

* * *

Ещё не распустились листья, Но листопад не за горами.

И я бегу воспоминаний,

И не хочу любви навырост, А чтобы – сразу, до потери Рассу дка, времени, сознанья,

И завтра – корчиться от боли И вышивать по листопаду Слова больного откровенья:

«Ещё не распустились листья».

В минуту ностальгического криза Два голубя срываются с карниза, Два сизых – и простуженная мгла В четыре опрокинутых крыла.

В минуту неприкаянной печали Две лодки убегают от причала,

Две сцепленных – и призрачный покой Забыт уже взволнованной рекой.

В минуту отчуждения и бреда Два голоса, две истины, два следа

Сливаются в один ненужный след. Сегодня.

И потом.

На много лет.

* * *

Я не хочу позапрошлых замет. Плачет в тебе неразгаданный певчий. И потихонечку сходит на нет

Тёмная музыка противоречий. Но откровения – наверняка

Мимо вопросов, молчаньем распятых. И между нами играет река,

Вся в перекатах, вся в перекатах.

О чём же мы? А, право, ни о чём. И шёпотом, и вслух, и молчаливо Т акую ок о лесицу несём,

Т акую ок о лесицу – на диво!

А можно объясниться в двух словах, Но, к ужасу, в любое время года

Мы говорим на разных языках, Которые не знают перевода.

* * *

Рассвет – откровенно страшный, Закат – на моей крови.

Верни меня в день вчерашний, Безоблачный день любви.

Сего дня меня осу дит Г о л о дная, злая плоть. А завтра так ое б у дет – Не приведи Г оспо дь!

В моё раскрытое окно – Свободный доступ холодам. Живу склоняемый давно

По всем обидным падежам. Потом упрочится молва На безупречной высоте.

И я пойму, как ты права

В своей святой неправоте.

* * * Никакому сомненью в угоду Не сумеешь черту провести, Если даже в стоячую воду Не сумеешь два раза войти. Это вовсе не ново, не ново,

Но в сумятице медленных дней Да испробует нежное слово Разрушительной силы моей.

И с какою бы страстью я не был Отчужденьем отмечен в раю,

Да расколется пылкое небо На две части: твою и мою.

Да, ни в чём ошибаться не хочется: Ни в закатном, ни в завтрашнем дне, Даже если твоё одиночество Растворится во мне.

И не сб у дется всё, что пророчится, А сомненья – уже ни при чём, Даже если моё одиночество Задохнётся в твоём.

* * *

Евгении

Смотрится осень портнихой, Шьёт по листве до зари.

Осень сладит облепихой, И мои августы тихо Входят в твои сентябри. Шорохи да светотени, Над непокоем – покой. Я восхожу на ступени

И преклоняю колени Перед твоей красотой.

АКРОСТИХ

Жёлтое поле – да в белом снегу! Если помыслить небесною болью, Надо прильнуть к твоему изголовью, Еле дыша прошептать: «Не могу

Чу ду поверить…» – и нежно к оснуться Кожи твоей, и уйти, и вернуться, Ангелу вверяясь – на том берегу.

Я вспоминаю опять и опять Тёмные речи о светлом покое. Если бы выдумать что-то такое

Без оправданий – и вслух прочитать. Я не умею роскошно жалеть

Лето, которого нет и в помине. Юная осень состарилась ныне Без угрызений. И надо допеть Лучшую песенку – после дождя Юную зиму встречать выходя.

* * *

Евгении

Опять – с листа, без оправданий, Без покаянного стыда.

Ты для меня – вне описаний, Вне опасений, вне су да.

Пусть откровенные капели Не скоро вслух заговорят… Ещё грачи не прилетели, Ещё скворцы не голосят… Ещё метель без колебаний

Шрапнелью бьёт по небесам… Но ты во мне вне описаний

И вне призыва к чу десам.

…Ещё подснежники – под снегом.

* * *

Я образ твой вплетаю в образа, Когда в смиренье верится не очень. Лицом к лицу – распахнуты глаза,

И в них дымится северная осень. И даже если жизнь – заподлицо,

Я всю тебя приемлю, без изъятий. И всё сильнее хочется в кольцо Твоих объятий и твоих проклятий.

I I .

* * *

Хватку волчью, повадку волчью Перенять бы, да всё невмочь.

Б у дут вороны каркать ночью, Б у дет вороном каркать ночь. И за всхлипами сада, снега

Чем нас встретит ночной побег? Б у дет ночь лишена ночлега, Б у дет ночи лишён ночлег.

Вот и всё. Перелётной высью Заболеть бы… Да что за высь, Если жизнь сторонится смысла, Если жизни не знает смысл!

* * * Полоса не полоса, Но который год Взяты наши голоса В хриплый оборот. Новый ветер заразил Жаждой перемен,

Но предел душевных сил – За пределом цен.